Как в россии этапируют заключенных и что с ними может случиться по пути. Тюрьма и жизнь за решеткой Отправка зеков по этапу из сизо 5

Ильдара Дадина, гражданского активиста, отбывающего срок за участие в пикетах, отправили на «этап» ровно месяц назад. За это время ни ФСИН России, ни сегежская колония (откуда Дадина этапировали) не согласились рассказать о том, куда его направляют. На сегодняшний день родственники не знают ничего о его здоровье и местонахождении. Правозащитники и юристы уже всерьез поставили вопрос об изменениях в российском законодательстве, а именно в уголовно-исполнительном кодексе.

Накануне президент России Владимир Путин поручил Генпрокураторе проверить ФСИН на взаимодействие с членами Общественной наблюдательной комиссии.

Павел Чиков

правозащитник

— Тайна этапирования заключенных в отдаленные регионы — это, к сожалению, распространенная российская практика. Она существовала всегда, еще с советского времени. Впервые в современной России мы наткнулись на такую же резонансную историю с этапированием в отношении Михаила Ходорковского по первому приговору. Он ехал тоже около месяца в Краснокаменск. Если поднять публикации за 2005 год, там мы тоже найдем много шумихи в связи с тем, что его «нигде не было». Такая же история случилась в 2013 году, когда «потерялась» Надежда Толоконникова. Ее около месяца этапировали из Мордовии в Красноярск.

Дадин не едет из пункта А в пункт Б. У него на этапе может быть остановок 10. Осужденный переезжает в поезде (это около двух суток) от одного следственного изолятора к другому. На одну-две недели остается в каждом из них, пока не соберется следующий этап, который будет двигаться дальше. И если следующая колония Дадина удаленная, и туда этап ходит редко, то этапирование может занимать от полутора до двух месяцев.

Потом, когда он, наконец, заезжает в колонию, его отправляют на несколько дней в карантин, и в течение 10 дней с момента прибытия колония обязана отправить уведомление семье. Причем письмо она отправляет почтой. А почта у нас, как известно, идет не меньше недели. Таким образом, получается, что известие о местонахождении Ильдара Дадина может прийти спустя два, а то и три месяца. И формально это будет полностью соответствовать российскому законодательству.

Нарушением прав человека является практика отбывания наказания далеко от дома. Это признал Европейский суд по правам человека. Почему? Сильно ослабляются связи с семьей — родственникам сложно посещать заключенного, потому что добраться в эту точку очень дорого.

Всех сейчас волнует вопрос: почему родственники до сих пор не знают, где Дадин? Но что нарушается тем фактом, что родственники не знают о его местонахождении? Они все равно, пока он на этапе, не могут с ним увидеться или отправить передачу. Да, мы не знаем, где он, и поэтому мы переживаем. Я понимаю, что это вопрос сложный. Если с ним сделают что-то плохое — это преступление, но недовольство должно вызывать другое.

Сам факт отбывания заключенным наказания далеко от дома, за тысячи километров — это является нарушением. Конкретно это должно быть изменено в законодательстве.

Колоний общего режима вокруг Москвы тьма тьмущая. И зачем его отправлять в Сибирь — это совершенно непонятно. Если эта практика будет признана незаконной, вот тогда и отпадет необходимость в длительных этапах.

Сергей Панченко

— Что необходимо сейчас сделать с нашим законодательством? Во-первых, нужно ввести требование об обязательном информировании адвокатов, участвующих в деле. Не родственника, когда осужденного уже доставили в конечную точку. А адвоката в момент убытия из первой колонии. Я считаю, что информация о том, куда направлен осужденный, не несет угрозы его безопасности. Маршрут передвижения, естественно, раскрываться не должен. Потому что ситуации бывают всякие — в наших тюрьмах сидят не только политзаключенные, но и иногда там сидят, правда, опасные люди. Во-вторых, в промежуточных пунктах этапа заключенному должно быть разрешено пользоваться телефонной связью, чтобы сообщить и родственникам, и адвокатам о своем местонахождении, состоянии здоровья, возможных жалобах.

Необходимо понимать, что

период этапа — это период беззакония. Он может длиться месяцами. Человек пропадает, а где и через сколько он «вынырнет» невозможно предугадать. В этот период этапируемый находится в состоянии «вещи». Он абсолютно бесправен.

В СИЗО или колонии теоритически и практически надзор ведется. Но в период этапа начинается полная неизвестность…. Человек пропадает во временной яме. Он будет кататься столько, сколько захочет ФСИН. У нас способов его оттуда извлечь нет.

Дмитрий Аграновский

— Месяц — это, конечно, много. Но в моей практике, например, мы разыскивали Леонида Развозжаева тоже довольно долго. Хотя теоретически у нас было представление: сначала он едет в Иркутск, а потом вроде бы его оттуда везут в Красноярск. Вообще, я не вспомню в нашем законодательстве нормы, которая обязывала бы извещать о местонахождении заключенного родственников и адвокатов. Это не значит, что ее не должно быть, но на деле ее действительно нет.

Самое главное, с разумной точки зрения, непонятно, зачем не сообщать? Вряд ли они его специально прячут. Это громкое дело, все равно найдется. Если на нем будут последствия насилия, это обязательно всплывет.

В нашей правоохранительной системе все возможно, но это уже выходит за рамки. На этапе заключенные наименее подвержены прокурорскому наблюдению, поэтому подвергаются всяческой опасности. Насилие может быть совершено, в том числе, и со стороны сокамерников. Охранникам же глубоко до лампочки, они смотрят, чтобы только трупов не было, а что там внутри этих купе, им все равно.

Здесь необходимо смотреть закон о ФСИН внимательно. За тем, чтобы: а) сделать более прозрачной эту систему, б) ввести более серьезное наказание за нарушение должностных обязанностей. Если система прозрачная, мы сможем контролировать эти нарушения. А если еще есть закон в отношении лиц ФСИН, то они тоже в курсе, что с ними будет за неправомерные действия в отношении заключенных. Сразу снимается много вопросов.

Арест

Арест - взятие под стражу - лишение свободы, преследующее своей целью исключить возможность для человека, подозреваемого в совершении преступления, или совершившего его, помешать ходу следствия, скрыться, либо совершить новое преступление.
Эта мера пресечения применяется по определению суда, после предъявления задержанному обвинения, которое должно быть предъявлено в процессуальные сроки, но не позже 10 дней с момента задержания.
Дознаватель, следователь, прокурор или судья, т.е. орган, производящий дознание, выносит постановление, а на основании его суд - определение, которое должно содержать указание на преступление, в котором подозревается или обвиняется лицо, и основание для избрания этой меры пресечения.
Постановление на арест, а также его законность можно обжаловать в кассационном порядке в суде следующей инстанции в течение трех суток со дня его вынесения.
Альтернативой аресту, в качестве меры пресечения, существующий Кодекс предусматривает следующее:
- подписка о невыезде;
- личное поручительство;
- присмотр за несовершеннолетним подозреваемым или обвиняемым;
- денежный залог;
- домашний арест.

На фазе следствия меру пресечения в виде содержания под стражей практически изменить нельзя, поскольку в новом УПК РФ отсутствует механизм подачи и рассмотрения подобного рода ходатайств.
В ходе судебного разбирательства вопрос об изменении меры пресечения решает суд.

Основные положения, связанные с мерами пресечения, их применения и сроков содержания под стражей изложены в Главе 13 УПК РФ.

СИЗО.

После предъявления обвинения арестованного переводят в один из следственных изоляторов города или в другой населенный пункт.В СИЗО условия содержания и потребности арестантов в целом схожи, так что с арестантами можно найти общий язык. Как правило, каждый заключенный, вне зависимости от его тюремного статуса или настроения статуса, окажет поддержку действительно нуждаещемуся. Это диктуют "понятия"

Завершение пребывания заключенного в СИЗО

В день вынесения приговора заключенный меняет статус - становится осужденным, и его переводят в камеру для осужденных. Это такие же общие камеры, только настроение у всех «чемоданное».
По истечении сроков подачи кассационной жалобы, если она не была подана, приговор вступает в законную силу.
Если кассационная жалоба была подана, пребывание заключенного в СИЗО может продлиться на несколько месяцев. В этом случае приговор вступает в законную силу сразу после вынесения решения суда кассационной инстанции по данной жалобе.
В течение 7-10 дней после вступления приговора в законную силу администрация СИЗО получает «законку» и направляет осужденного к месту отбывания наказания. «Заказывают» на этап достаточно быстро.
Важно знать, что после вступления приговора в законную силу осужденный имеет право на дополнительную продуктовую и вещевую передачи, не зависимо от того, когда он получал предыдущие. Постарайтесь собрать заключенного в дорогу, которая может оказаться дальней и не простой. Обязательно передайте много чая, сигарет, мыла (вши!), сладкого (шоколад или конфеты, но сахар не пропустят в зону, в дорогу - можно), сухих и сублимированных продуктов. Обновите заключенному носки, белье, бритвенные принадлежности, зубные щетку и пасту. Остальное - по возможности. Постарайтесь передать немного денег.
Порядок передачи продуктов и вещей для осужденных в СИЗО - стандартный.
До тех пор, пока приговор не обращен к исполнению, разрешение на свидание выдает суд. В случае, если подавалась кассационная жалоба, разрешение следует брать в том же суде, где был вынесен приговор (суд первой инстанции).
После получения "законки" в СИЗО разрешение на свидание подписывает администрация следственного изолятора.

Этап в колонию, порядок этапирования заключенных
После вступления приговора в законную силу осужденный получает письменное уведомление об этом - «законку».
С этого момента ему нужно быть готовым к этапу - отправке к месту отбывания наказания.
Заключенных этапируют по железной дороге в специальных вагонах - «вагон-заках» (в народе - «Столыпин»). До вагона их везет автозак.
Условия этапа очень тяжелые, поэтому постарайтесь, по возможности, подготовить Вашего близкого к этому непростому мероприятию. Зимой очень важно иметь подходящую теплую одежду.
Когда этап, как правило, прибывает к месту назначения и осужденных перевозят в пересыльную тюрьму. Далее происходит либо распределение осужденных по колониям той, области, куда они прибыли, либо они движутся дальше.
Иногда осужденных из вагон-зака доставляют непосредственно в колонию, минуя пересыльную тюрьму.
По прибытии в колонию осужденные проходят 2-х недельный карантин, после чего их распределяют по отрядам. В 10-дневный срок по прибытии на зону администрация обязана отправить по почте уведомление близкому родственнику или иному лицу по просьбе осужденного о его прибытии в данное исправительное учреждение.

T -

Я очень любил путешествовать, и судьба всегда благоволила мне, предоставляя такую возможность. Даже тюрьма не стала исключением. В жизни каждого заключенного наступает опасный момент — этап, когда тебя перевозят из тюрьмы в колонию отбывать назначенное судом наказание. Зоны щедро разбросаны по всей территории нашей необъятной Родины, и тюремщики могут устроить тебе длительную экскурсию по ее просторам. Путешествие может продлиться сколь угодно долго, и человек на некоторое время просто исчезает. Ни адвокат, ни родственники не будут знать, где ты находишься и куда тебя везут. Я уже был наслышан о том, как тюремщики издеваются над заключенными и избивают их, но никогда не относил это к себе. На мой наивный вопрос: «За что бьют?» мой собеседник из числа бывалых арестантов с удивлением, как само собой разумеющееся, ответил: «Да ни за что!» Он посоветовал мне брать в дорогу минимум вещей и за сутки перед путешествием ничего не есть и не пить.

«Это почему?» — не понимая его инструкций, интересовался я.

«Чтобы не хотелось в туалет! — ответил мой консультант. — В туалет не выводят. На всякий случай возьми с собой пластиковую бутылку, пакеты. Бери сигареты, чай, сушнину — печенье, сухари, пряники, конфеты».

Я с благодарностью буду вспоминать моего инструктора.

По закрытости, по степени лжи и лицемерия системе ФСИН России нет равных

Бывшая на слуху в то время чудовищная история об убийстве во время этапа четырех заключенных в колонии города Копейска отнюдь не придавала мне оптимизма. Мне было страшно. Официальная версия того убийства была, что четверо заключенных, которые якобы плохо вели себя еще в поезде, по приезду в колонию сразу напали на сотрудников. Те же, защищаясь, правомерно их до полусмерти избили и оставили умирать в камерах изолятора. Виноваты тюремщики были лишь в том, что не оказали несчастным своевременную медицинскую помощь и позволили им умереть.

По закрытости, по степени лжи и лицемерия системе ФСИН России нет равных. Удивительно, что возглавлявший в то время тюремную систему Юрий Калинин, профессиональный тюремщик, проделавший путь от рядового вертухая до первого лица ФСИН, ушедший после этих событий в отставку, успешно продолжил свою карьеру, став сенатором, а позже возглавил кадровую службу компании «Роснефть», став ее вице-президентом.

Мыслями я уже давно уехал из СИЗО и находился в лагере. Мне изрядно надоело находиться в замкнутом пространстве тюрьмы, в тесных и душных камерах, где я провел около трех лет. Непонятно было, куда меня повезут, но я нарисовал красивую картинку без единого облачка. «Приеду в колонию, — наивно рассуждал я, — милиция почитает мое личное дело, из которого ясно, что я невиновный человек, и относиться ко мне будут соответствующим образом, с пониманием и сочувствием. Работу мне предложат хорошую, в библиотеке или в школе. И буду я жить-поживать и срок отбывать».

Меня пугал сам этап, а перспектива сменить тюрьму на колонию даже радовала. Я составил целый список вещей и продуктов, которые мне понадобятся в пути и на первое время в колонии. «Как и сколько будут везти, не знает никто, поэтому надо запастись», — думал я. В ларьке я купил каши, сигареты. Специально отведенный для этих целей баул рос у меня на глазах.

Через некоторое время я услышал: «На Пэ, с вещами…» «Неужели меня так быстро отправляют на этап?» — подумал я. Собрал вещи, попрощался с сокамерниками, мы обнялись. Меня перевели в пустую камеру. Здесь уже стояли мои вещи, принесенные со склада: теплые зимние вещи, куртка, ботинки. Накопилось несколько баулов. Я начал разбираться с вещами, отделяя нужное от ненужного. Собрал сумки, которые возьму с собой на этап. После бесчисленных перекладываний и нелегких решений у меня получилось два баула и большая спортивная сумка. «Сумку на плечо и по баулу в каждую руку», — легкомысленно прикинул я... В этой камере в одиночестве я провел еще два дня, и лишь на третий мне сообщили, что меня увозят.

«Присяду на дорожку, — пошутил я про себя. — Присел вот на одиннадцать годков!»

«На Пэ готов?» — раздается из-за двери.

«Готов, готов», — в ответ кричу я.

Гремят засовы, с грохотом распахивается дверь, я вижу незнакомые лица обычных конвойных. «Теперь я никого не интересую, я списанный и отработанный материал», — с облегчением думаю я, без сожаления покидая стены тюрьмы. Как мне здесь было хорошо, я пойму совсем скоро, едва успев приехать в пункт назначения — колонию строгого режима, что в поселке Мелехово Владимирской области. Под роспись меня передают конвою, и мы выходим из здания тюрьмы. Во дворе тюремного дворика уже ждет автозак.

«Сначала строгач, а потом все остальные», — переговариваются между собой конвойные. Строгач — это я

Я закидываю сумки в автозак и забираюсь туда сам. Захожу в свободный отсек. За стенкой сидят женщины. Из их клетки раздается веселый смех. Я вступаю с ними в беседу. Узнав мой срок, они сочувственно вздыхают. Устроившись на скамеечке в клетке, я тщетно пытаюсь вглядеться в уже забытые мною московские улицы. Темно, почти ничего не видно, да и дорога не занимает много времени. Почувствовав запах вокзала и услышав шум поездов, я пытаюсь вычислить, на какой вокзал меня привезли. Нахлынули детские воспоминания, когда я, еще школьником, с родителями каждое лето на поезде ездил в Крым… Я помню, как меня завораживали проносящиеся мимо пейзажи, как я мог часами не отрываться от окна. Кто бы мог подумать тогда, что меня ждет такое путешествие...

Мы приезжаем на отдаленный пустынный перрон, почти вплотную к вагону. Слышу разговор конвойных, они решают, кого выгружать первым. «Сначала строгач, а потом все остальные», — переговариваются между собой конвойные. Строгач — это я. Я хватаю вещи. Меня передают на руки другому конвою. Старший из них с удивлением берет в руки мое огромное личное дело, сверяет данные. Я безошибочно называю свои статьи и срок. Вряд ли кто-то вместо меня может поехать в колонию на одиннадцать лет! Я с трудом втаскиваю свой багаж в поезд. Сумка цепляется за двери и мешает идти, баулы тянут вниз. Едва протискиваясь по узкому коридору вагона, я добираюсь до купе. Оно пустое. Обычное купе стандартного размера без окна. Вместо двери — решетка. В коридоре небольшое окно, через которое, если оно открыто, видно волю. Внизу две скамейки, вверху— две пары полок. Всего три яруса. Столыпин — так арестанты называют этот вагон. После столыпинской аграрной реформы для перевозки крестьян использовали вагоны для скота. С тех пор мало что изменилось, и мы недалеко ушли в своем развитии.

В купе заходит конвойный.

«Куда едем?» — интересуюсь я.

«Выдавайте запрещенные предметы», — вместо ответа он требует приготовить к досмотру вещи.

«У меня ничего нет, — откровенно говорю я. — Я же из спец. СИЗО 99/1. Там иголку в камеру не пронесешь».

По инструкции конвой может открыть окна только во время движения поезда. Вывести в туалет — тоже только во время движения. На дворе конец июля, жара неимоверная

Конвойный мне не верит и начинает обыск. Разворачивает каждый пакетик, открывает каждую коробочку, столь тщательно упакованную в СИЗО. Просматриваются все вещи, пролистываются все бумаги. Все перепутано и перемешано. Я с трудом раскладываю вещи обратно по сумкам. Вагон наполняется пассажирами. Слышу, как в соседнем купе тоже проходит шмон. Ко мне заводят попутчиков — одного, второго… Я сдвигаю свои вещи. Заходит третий, четвертый. Купе заполнятся сумками и людьми. Пятый, шестой, седьмой. Люди лезут наверх и укладываются на верхних полках. Внизу, на нижних полках, впритирку умещается по пять человек. Свободное пространство между скамейками и под ними заполняется баулами.

В купе набивается восемнадцать человек! Теснота, очень душно. По инструкции конвой может открыть окна только во время движения поезда. Вывести в туалет — тоже только во время движения. На дворе конец июля, жара неимоверная.

В купе идут традиционные разговоры: кто, откуда, за что сидит, какой срок. Я слышу разные истории, нахожу с попутчиками общих знакомых, с которыми сидел сам. В вагон мы сели около девяти вечера. Поезд тронется утром, около семи часов. Конвойный уступает настойчивым требованиям заключенных и нарушает инструкцию — немного приоткрывает окно. Вдалеке я вижу перрон, людей, ожидающих электричку, дачников с саженцами в руках. «Старшой, — кто-то орет в соседнем купе. — Отведи в туалет, умираю!»

«Не положено по инструкции, — отвечает прапорщик. — Вот поедем, и сходишь».

«Взять бы этого гада, который писал инструкцию, и сюда», — зло думаю я, а потом еще раз добрым словом вспоминаю своего наставника-консультанта. Более чем за сутки я ничего не ел и почти не пил. Не могу сказать, что мне было хорошо и комфортно, но по крайней мере мне никуда не хотелось. Излишки жидкости выходили обильным потом, и я в основном молча сидел, больше слушал и терпел. Из восемнадцати человек не курил я один.

Наш вагон передвигается очень медленно, делает многочисленные остановки. Он идет своим маршрутом, его прицепляют то к одному поезду, то к другому. Мы едем во Владимир, дорога до которого занимает без малого сутки. Я весь липкий от пота, насквозь пропитался сигаретным дымом, одурел от смрада и пустых разговоров, у меня все затекло от многочасового сидения в одном положении. Это настоящая пытка, которую я буду с ужасом вспоминать. В купе знакомлюсь с Андреем К., осужденным за бандитизм и убийства на девятнадцать лет. Я сидел с его подельником Димой. Они оба — мастера спорта по боксу, работали в ЧОПе у одного бизнесмена и «решали вопросы». Признав вину и дав показания на своего руководителя, они получили минимальные для их положения сроки.

Мы приближаемся к Владимиру. Когда-то, еще до ЮКОСа, я работал в одной организации, имевшей филиал в этом городе. Директор филиала приглашал меня в гости, а я все не ехал и не ехал. «Ну вот я и приехал», — горестно думаю я.

Приехали. Наш вагон отцепляют от поезда и загоняют на дальний перрон.

Конвойный громким голосом инструктирует зэков: «Выходим по одному, передвигаться по команде, на корточках, голову не поднимать, смотреть только вниз, стреляем без предупреждения». Все серьезно. Автоматы настоящие, патроны боевые, предохранители спущены. Под лай собак я выпрыгиваю с сумками из поезда и сажусь на корточки. Нам предстоит преодолеть метров пятьсот по железнодорожным путям, прежде чем мы доберемся до автозака. Боковым зрением я вижу вдалеке людей, беззаботно снующих по перрону.

«Первая, первая, ответь мне», — вдруг слышу голос… из унитаза

«По команде пошли, начинаем движение», — орет конвоир. Я с трудом тащу свою ношу и проклинаю себя за то, что набрал так много продуктов.

Бах! Мне кажется, что мое сердце вот-вот остановится. Это, не выдержав нагрузки, со звуком выстрела лопается ремень на спортивной сумке. Она падает у меня с плеча и остается позади. Я продолжаю движение. «Хрен с ней, с этой сумкой. Живым бы остаться!» — судорожно думаю я.

«На месте! — командует надзиратель. — Вернитесь, возьмите сумку». До меня не сразу доходит, что он обращается ко мне.

«Помогите ему», — говорит он другому зэку, в руках которого небольшая сумочка.

Мы хватаем вещи и идем к автозаку.

Я с трудом, весь в поту, добираюсь до автозака, где благодарю спасителя, тащившего мою сумку. «Надо срочно избавляться от вещей! — осеняет меня. — Второй раз мне такого не пережить. Умру от разрыва сердца!»

Мой спаситель Валера окажется отъявленным рецидивистом. К тридцати пяти годам это его девятая судимость. Он сидел много раз, но помалу. Он крадун — вор-карманник и наркоман, страдающий эпилепсией. Пройдоха, каких поискать. Мы попадем с ним в одну зону. За сумку мне придется благодарить его еще много-много раз, пока не лопнет мое терпение и я не пошлю его куда подальше.

Автозак привозит нас во Владимирскую пересыльную тюрьму №1 — «Копейку», как ее называют зэки. Старинное кирпичное здание с красивыми массивными сводами, построенное сто восемьдесят лет назад, за годы своего существования впитало в себя все людские пороки, а также боль, горечь и страдания. Я чувствую зловещее дыхание тюрьмы. Нас заводят в подвал, на сборку — в камеру, где есть несколько скамеек, параша и грязный умывальник. Пахнет плесенью и сыростью. Обессиленные, мы рассаживаемся и ждем дальнейших событий. Воспользовавшись паузой, я приступаю к облегчению своих сумок. Достаю бутылку воды и пачку печенья, которую делю со своими товарищами по несчастью.

«Первая, первая, ответь мне», — вдруг слышу голос… из унитаза. Трясу головой, не в силах понять, не сошел ли я с ума. Дальняк, как его называют в тюрьме, служит отличным средством связи. Хитроумные зэки умудряются прокладывать дороги, протягивая сплетенные из ниток канатики, и по канализации передавать из камеры в камеру тюремную почту.

Потом опять шмон. Третий за последние сутки. Перетрясли все, перемешав содержимое сумок. Нас по одному обыскивают и переводят в другую сборку. Вскоре все прибывшие опять собираются в одной камере. Мы готовы к дальнейшим действиям, которые не заставляют себя долго ждать. Нам выдают казенные матрасы, белье и всех разом какими-то хитрыми коридорами куда-то ведут. По пути, в коридоре, нам встречаются надзиратели с огромной овчаркой, которая, как мне показалось, посмотрела на меня добрыми глазами и подмигнула. Мы поднимаемся на третий этаж и подходим к камере №39. Открывается дверь, мы дружно заходим в камеру, и я вижу подзабытую, но знакомую мне чудовищную картину. Переполненное помещение, дым, смрад, развешанное белье. Пол устлан асфальтом, на котором валяются бесчисленные окурки. Справа от входа висит убогая занавесочка из грязной простыни, условно отделяющая дальняк от камеры. Перед занавеской томится несколько зэков, ожидающих своей очереди. Рядом, буквально у них под ногами, на матрасе на грязном полу спит человек. «Угловой», — понимаю я.

Составляется дорожная, или прогон, где подробно указываются фамилии вновь прибывших, номера статей, в каких СИЗО сидели

В глаза бросается высоченный, метров под пять, потолок камеры, пестрящий железными латками. Так администрация заваривает отверстия в потолке — кабуры, отверстия, ведущие в камеры, расположенные наверху.

Сразу вижу, где расположились блатные. Угол, где на полу лежит ковер, сделанный из старого одеяла, выгорожен простынями. Раздетые люди, разукрашенные наколками, увлеченно играют в карты.

Мы проходим и садимся за стол, знакомимся со смотрящим камеры. Заваривается чифирь. Составляется дорожная, или прогон, где подробно указываются фамилии вновь прибывших, номера статей, в каких СИЗО сидели. Прогон обойдет все камеры тюрьмы, и если у кого-то к тебе есть претензии, то с тебя могут спросить: оштрафовать, избить, выкинуть из камеры.

К чифирю я достаю из баула шоколад, сигареты и щедро угощаю новых сокамерников. В коробку для общего, стоящую на столе, я кладу блок «Мальборо». Мужики, давно не курившие сигарет с фильтром, подтягиваются к столу и быстро их разбирают. Я доволен тем, что мне удалось избавиться от ненужных мне сигарет и облегчить свои баулы. Мужики радуются каждой выкуренной сигарете. Несмотря на чудовищное количество выпитого чифиря, меня накрывает усталость, и я чувствую, что засыпаю. Смотрящий выделяет мне персональную шконку, где я могу отдыхать сколько душе угодно. Добравшись до нее и едва закрыв глаза, я проваливаюсь в сон. Мне не мешает ни звук телевизора, ни разговоры сокамерников.

Просыпаюсь я от щекотки. Я ощущаю, что кто-то щекочет мое лицо. В памяти всплывают многочисленные события последних дней, я вспоминаю, где нахожусь. По моему лицу ползет таракан, и я окончательно просыпаюсь. Чувствую, что хочу есть. Встаю, умываюсь, кипячу воду и завариваю себе геркулесовую кашу. Ко мне возвращается разум, силы и хорошее настроение. Появляется Валера, который всегда оказывался рядом, когда я доставал что-нибудь из баула. Я угощаю его кашей и конфетами, даю сигарет. Довольный, он на некоторое время удаляется. Среди перемешанных и перепутанных во время шмона вещей я тщетно пытаюсь найти пакет с зеленым чаем, который хочу разделить с интеллигентного вида москвичом Мишей. Он, видя мои безрезультатные попытки, говорит мне, улыбаясь: «Ничего, не расстраивайся! Найдешь во время следующего шмона!»

Я начинаю осваиваться и обживаться. Узнаю, что из этой камеры дважды в неделю развозят по зонам. По понедельникам отправляют в Вязники, по средам — в Мелехово. Зэки знают все. Строгий режим в Вязниках помягче, чем в Мелехово, где зэкам приходится несладко. Из числа приближенных к смотрящему у меня появляется доброжелатель, Заяц. Он из Владимира и заботливо предлагает мне решить проблему и поспособствовать моему распределению на зону в Вязники. Для чего мне всего лишь надо заплатить пять тысяч долларов его знакомому из УФСИН Владимирской области. Мне понятно, что это развод, и я говорю ему, что мне абсолютно все равно, куда ехать. Я вижу в его руках мобильный телефон и не могу удержаться, чтобы не попросить его дать мне позвонить.

Свое дело я узнаю сразу. В огромный бумажный конверт с моей фотографией и данными вложено досье на меня в три тома

Заяц рассказывает мне про общее и просит принять в нем посильное участие, положив на номер телефона деньги. Я соглашаюсь. Телефон в моем распоряжении. Мое участие в общем не принесет мужикам ни чая, ни сигарет и закончится банальной вакханалией наркоманов из блатных. Я впервые в жизни увижу залипающих, то есть засыпающих на ходу, наркоманов.

Телефона я не держал в руках давно и делаю несколько звонков людям, голоса которых долго не слышал. После разговора удаляю набранные номера из памяти телефона. Звоню жене и… забываю удалить номер. Это обернется ей кучей потраченных нервов и денег, заплаченных адвокату. Не успею я покинуть стены этой камеры и уехать на этап, как моей жене позвонит неизвестный. Думаю, это был Заяц. Взволнованным голосом он сообщит ей, что Володю, то есть меня, мусора посадили в карцер, где избивают и пытают. «Срочно нужны деньги на выкуп!» — требовал он.

Просили относительно немного, десять тысяч рублей. Я представляю состояние моей жены, когда она услышала эту историю! Адвокату пришлось приложить немало усилий, чтобы найти меня — целого и невредимого — в колонии строгого режима в поселке Мелехово и успокоить моих близких.

Наступает понедельник. Сегодня этап в Вязники. Надзиратель зачитывает список. Моей фамилии там нет. «Значит, в среду поеду в Мелехово», — обреченно принимаю я эту новость. Колония строгого режима в поселке Мелехово пользуется у заключенных дурной славой. Это красная зона, где ломают зэков, заставляя их давать всевозможные подписки. Пока я не могу понять, о чем идет речь, и покорно ожидаю своей участи.

Среда. Среди прочих других слышу свою фамилию. Нас человек двенадцать. В их число попадает Валера и крутившийся возле блатных Костя. Мы берем свои вещи и выходим из камеры. Опять шмон. Я открываю свои заметно полегчавшие баулы и выкладываю вещи для досмотра. Надзиратель нехотя перебирает мои пожитки и, помяв в руках несколько пакетиков для видимости, разрешает мне сложить их обратно в сумку.

Во дворе тюрьмы ждет автозак, который везет нас на железнодорожный вокзал. Машина опять подъезжает вплотную к вагону, и мы кое-как туда перебираемся. В «столыпине» нас ждет очередной шмон. Мы сдаем конвою бритвенные принадлежности, которые будут нам выданы после прибытия на место. Поезд трогается, и мы следуем в город Ковров. Строго по одному конвойный заводит каждого из нас в отдельное купе, где проверяет содержимое сумок. Ковров находится в ста километрах от Владимира, и конвойные не успевают обыскать всех зэков, как мы приезжаем на станцию, где нас поджидает автозак.

Передаются личные дела. Свое дело я узнаю сразу. В огромный бумажный конверт с моей фотографией и данными вложено досье на меня в три тома. Что там понаписано, так и осталось для меня загадкой. Я называю свою фамилию, срок, статью и залезаю в автозак. По ощущениям, дорога занимает минут сорок. Слышится скрежет открываемых ворот и лай собак. Мы заехали в шлюз. Колония раскрывает нам свои жесткие объятия.

Я еще не осознаю, куда попал. Под лай собак и крики надзирателей мы выпрыгиваем из машины. «Бегом, бегом, — я слышу истошные вопли надзирателей, — быстрее, быстрее». Мешкать нельзя. Слышу звук удара резиновой дубинки, со свистом опустившейся на кого-то позади меня, слышу вскрик этого несчастного, позволившего себе замешкаться лишь на секунду. Нас сажают на корточки в обнимку с вещами. Смотреть можно только вниз. Чуть приподнимешь голову — последует удар дубинкой.

Из колонии не уйдет ни одна жалоба, если к тебе не приезжает адвокат или родственники

Любопытство меня подвело. Взгляд в сторону стоил мне несколько хлестких и болезненных ударов. Но нам, в общем, повезло. Наш этап принимали мягко. Этап, прибывший до меня, били основательно. Арестантам, приехавшим в следующую среду после нас, тоже хорошо досталось. Обошлось без трупов, но во время помывки в душе я лично видел разбитые головы, синяки и кровоподтеки на телах осужденных. Каждый этап принимают по-своему. Кого-то бьют меньше, кого-то больше. Кого-то не бьют вообще. Все зависит от настроения тюремщиков. Они могут переусердствовать и покалечить осужденного, что регулярно случается. Все спишут на несчастный случай: «Упал, споткнулся и ударился головой». Из колонии не уйдет ни одна жалоба, если к тебе не приезжает адвокат или родственники.

«По команде берем свои вещи, встаем и бегом марш», — командует надзиратель.

Краем глаза я вижу красивую деревянную церковь, расположенную буквально в нескольких метрах от нас. Неискушенный человек может подумать, что все происходит с благословления божьего.

Мы хватаем сумки и бежим в какой-то дворик. Складываем свои баулы в кучу и выстраиваемся в шеренгу. Я стою третьим. Крупный мужчина в камуфляже со звездой майора на плечах и метлой в руке безапелляционно заявляет: «Сейчас каждому из вас необходимо взять в руки метлу и сделать несколько подметательных движений». Рядом, угрожающе помахивая дубинками, стоят его коллеги и несколько зэков, которые, как выяснилось впоследствии, пользуются особым доверием администрации и помогают принимать этап. Мне совсем не хочется брать в руки метлу. Но это своеобразный ритуал. Первым из строя выходит Костя и бодро начинает мести. Следующим идет Валера и делает несколько вялых движений. Удар дубинкой по спине заставляет его ускориться. Наступает моя очередь. Нехотя, сжав зубы, я беру в руки метлу и начинаю мести. «Достаточно», — слышу за спиной чей-то голос. Я останавливаюсь и передаю метлу в руки следующему.

Из нашей компании мести не отказывается никто. Зэки хорошо осведомлены о методах воздействия. Откажешься — изобьют прямо здесь, во дворике, совершенно не стесняясь других заключенных. Не станешь мести после этого — тебя заведут в кабинет и будут бить еще. Если не сломаешься, то к тебе подведут обиженного и предложат самому сделать выбор: стать прямо сейчас, после определенной процедуры, таким же обиженным и заехать в петушатник или все-таки взять в руки метлу. Все выбирают последнее. Для администрации осужденный — не человек. Поэтому любые попытки отстаивать свои права воспринимаются администрацией крайне негативно и болезненно.

Несколько лет назад осужденных, приезжающих из Мелехово в пересыльные тюрьмы, «порядочные» арестанты не пускали в камеру. Со словами «Тебе нет места среди людей» несчастных выкидывали из камер и вынуждали идти в другие хаты, где сидели красные — дневальные, завхозы и прочий сомнительный люд.

«Давай, ставь свою фамилию и подписывай, читать он еще будет!» — недовольно, в два голоса, подгоняют меня дневальные

Подавленные, мы со своими сумками заходим в здание. Здесь штаб. Нас заводят в большую комнату, где начинается грандиозный шмон, больше похожий на грабеж. Я вижу двух здоровенных зэков, по-хозяйски расхаживающих по кабинету с какими-то бумажками. Они подходят к каждому вновь прибывшему арестанту и «просят» поставить подпись. Все подписывают, не глядя, даже не узнав, что подписали. Пока какой-то прапорщик копается у меня в вещах, эта парочка подходит ко мне и сует в руки бумажку и ручку. Они — дневальные карантина. Худшие из худших, самые отъявленные мерзавцы и негодяи. Прессовщики, готовые за определенные блага от администрации сотворить все что угодно. На правой щеке у одного из них красуется шрам — от уха до подбородка. «***ский шрам, — скажет мне позже про него один опытный зэк, — чтобы все видели и могли определить по этой отметине, кто он есть».

Вглядываясь в написанное, я пытаюсь уловить смысл этой бумажки.

«Давай, ставь свою фамилию и подписывай, читать он еще будет!» — недовольно, в два голоса, подгоняют меня дневальные. Я вижу слова: «Подписка. Я, такой-то, добровольно отказываюсь от преступных понятий и традиций воровского мира, обязуюсь соблюдать режим и выполнять требования администрации».

«Что за бред!» — удивляюсь я и ставлю свою подпись. Парочка удовлетворенно удаляется.

Я с жалостью смотрю на свои разбросанные вещи. Изымаются вольные, не установленного образца. Надзиратель спотыкается на мешочке с лекарствами, хочет их забрать. Я отчаянно сопротивляюсь и отстаиваю часть лекарств. Досконально просматривается и проверяется каждый пакетик, пролистывается каждая тетрадочка. Мой багаж уменьшается на один баул. Изъятое отправляется на склад личных вещей. Меня бреют наголо и выдают новое обмундирование. Надеваю страшенную кепку с белой полосой, костюм х/б, или робу, украшенную такими же белыми полосками, примеряю черные ботинки со стельками из картона. Смотрю в зеркало, с трудом узнаю себя в новом обличье. Теперь я полноправный, то есть бесправный, зэк.

Начинался новый этап моей жизни, который нужно было пережить.

Этапы - это народное наименование перемещения арестантов между тюрьмами, лагерями. Идет оно со времен дореволюционных, когда осужденных гнали пешком к местам каторг и ссылок, а этапами были расстояния между острогами - укрепленными городами, в которых передыхали, собирались, распределялись потоки каторжан. До недавнего времени было понятие "пересыльная тюрьма" - тюрьма, служившая исключительно для такого накопления и перераспределения конвоированных.

Когда звучит слово "этап", душа зека замирает, ощущая смутное беспокойство. Этапы это всегда неизвестность, всегда новые люди, испытания, когда все твое прошлое, весь твой нажитый авторитет исчезает и бороться за место под солнцем приходится начинать с нуля, как и в первый день в тюрьме. Как правило, именно на этапах происходят разборки. Когда конфликт не завершен и арестантов разделяют тюремные стены, они говорят друг другу "увидимся на этапе", или "увидимся в этапке (камере, куда собирают всех перед отправкой)" и это звучит как реальная угроза. По крайней мере, ее надо сдержать, дабы не уронить свое арестантское достоинство.

Этапируют обычно из СИЗО к местам отбывания наказания, реже - подследственных в случае задержания в одном месте, а месте совершения преступления и соответственно суда и следствия в другом. Также возят между зонами, чаще всего на лечение, возят подследственных на психиатрическую экспертизу.

Этапировать могут очень долго - чтобы проехать Россию может понадобиться месяца два. А если вдруг надо пересечь границу, например, между Россией и Украиной, то может затянуться и на полгода.

На этапах коронуют в воры и опускают в . Это и лишения, и унижения. На этапах остро ощущается бесправность - легко получить дубиной по спине, или прикладом по почкам, быть укушенным собакой. Каждый этап - это как минимум два шмона, при отправке и прибытии, шмоны всегда тщательные, с раздеванием, с ломанием вещей. Это всегда психологическое давление - передвижение под дулами, бегом - крики, удары, собаки.

Но вместе с тем на этапах можно повидаться со старыми друзьями, подельниками, узнать последние новости, увидеть краешек вольного мира. Да и впрочем - для одних новые люди это страх и проблемы, для других - новые знакомства и впечатления.

Отправляться на этапы с большим баулом не стоит - , снова автозек, двигаться с сумкой под дубинками сложно. К тому же идеал босяцкой жизни - минимум собственности, непривязанность к вещам, легкость. Поэтому, учитывая тесноту купе, обостряющую это отношение, обладателей больших сумок не только просто не любят, но и всячески пытаются развести на содержание этих самых сумок, а то и в открытую чморят. На этапах у конвоя можно обменять что-то из вещей на чай, сигареты, консервы. Мастера умудряются даже заварить чифир в купе - сделав бездымный факел из простыни, заслоняя огонь от конвойных своим телом (или, что проще конечно, договорившись, с ним). У приготовленного таким способом напитка конечно же особый вкус - маленького кайфа от нарушения правил, от глоточка свободы. Справить нужду периодически выводят - по нормам, кажется, каждые 4 часа, но на практике бывает по всякому - по одному человеку в сопровождении конвойного. Бывает, что и не допросишься - для этого народ запасается пластиковыми бутылками. Сначала с них пьют запасенную воду, затем туда отливают. А если у кого вдруг понос, а бывает и такое, то тут начинается цирк - и смех, и грех. Поэтому, зная, что пора на этап, бывалые зэки за сутки до того почти перестают есть, с утра - пить.

Если еще учесть, что в дороге тоже никто не кормит (выдают сухпаек в виде хлеба, сахара, может быть даже какой-то консервы, но все это достаточно скудно), потом по прибытии в новую тюрьму пока попадешь в камеру может пройти еще целый день - итого двое-трое суток голодухи.

На этапах можно даже побыть с женщиной, предварительно через стеночку купе договорившись и получив согласие на свидание с соскучившейся по мужской ласке арестантке, а затем ночью, уболтав конвойного сержанта, отдав ему пару пачек сигарет, провести полчасика в тамбуре у туалета. Это конечно экзотика - слишком много всяких "если...", но бывает.

Но это все не самое страшное в этапах. Этапов боятся в первую очередь те, кто чувствует за собой какие-то косяки из прошлой жизни, как вольной, так и тюремной. Все стукачи, все беспредельщики, покидая стены тюрем и зон, остаются без своих крыш, которые им обеспечивали в той или иной мере опера. В стенах этапки, где народ собирают перед этапом, их судьба уже никому не интересна - они отработали свое и о них уже забыли. Теперь они наравне с остальными. Как правило спрос происходит именно здесь. Убивают редко - по крайней мере, в наше время, а вот опустить - это в два счета. Предъява - пара минут на "прения" - и исполнение. Самый щадящий способ - пощещина, что сбрасывает статус человека на ноль. Более радикальный - головой в дючку (в очко), если таковое имеется, что сразу делает человека "законтаченным", "опущенным".

Поэтому этапов боятся и те, кто не уверен в себе - этапы это, прежде всего, новые люди и очень стесненные обстоятельства, где конфликт может возникнуть из-за одного сантиметра пространства.

За долгую арестантскую жизнь мне довелось пройти немало лагерей, пересылок, туберкулёзных зон, сангородков и тому подобных пенитенциарных учреждений, которыми так богата наша матушка Россия. Если посмотреть на карту нашей необъятной родины, то можно смело очертить маршрут с Крайнего Севера в Якутии и до пустыни Каракумы в Туркменистане, где я чалился ещё во времена Советского Союза.

Круиз под конвоем

Мне кажется, что тяга к путешествиям заложена была во мне самой природой. Но это, конечно, ничего общего не имело с путешествиями под конвоем. К сожалению, один из тяжких этапов своего жизненного пути мне пришлось пройти именно таким образом.
Здравствуй, пересылка!
После почти месячного мытарства по северным железным дорогам страны этап наш прибыл на станцию Весляна. Еще при выезде из «Красной Пресни», когда нас на «воронках» сопровождали на вокзал, мы уже знали конечный пункт нашего маршрута, отдав за эту услугу несколько пачек сигарет «Плиска» двоим конвоирам, у которых автоматы были больше, чем они сами. Им не стоило абсолютно никакого труда заглянуть в наши сопроводиловки. Но еще в самой тюрьме, по тому, сколько буханок хлеба и какое количество селедки было выдано каждому из нас, стало ясно, что путь предстоит далекий.

Этап самолетом

Замерзших зеков с Колымы на большую землю вывозили самолетами
Кажется, что совсем еще недавно основной темой для обсуждения средствами массовой информации была тема так называемые «летающих тюрем ЦРУ». На самом деле, речь шла об обычных военно-транспортных самолетах американских ВВС, которые перебрасывали в секретные застенки Европы и, в основном, в тюрьму «Гуантанамо», людей, заподозренных в участии в деятельности движения «Талибан» в Афганистане и террористической организации «Аль-Кайда» в Ираке. Но в США вполне реально существует еще один вид летающих тюрем - самолетов для перевозки уголовников.

Современный этап для заключенных

15 февраля на Коллегии Минюста обсуждался проект реформы Федеральной службы исполнения наказаний. Как изменить принципы заключения под стражу, условия транспортировки и содержания заключенных? А что такое - современный « »?
Шесть часов утра. По трассе в аэропорт «Емельяново» движется колонна . Специально оборудованные машины, в которых перевозят заключенных. Грузовики едут с одинаковой скоростью и на равном расстоянии друг от друга. Впереди всегда идет БТР с бойцами отряда спецназначения.

Ковчег для арестантов

В данном материале вернемся к вагонам столыпин, расмотренным ранее.
Надо сказать, Петр Аркадьевич Столыпин, знаменитый министр - реформатор времен Николая II, к вагону, вошедшему в историю под его именем имеет лишь косвенное отношение.
Тот вагон, который благодаря стараниям Столыпина побежал по российской «железке» в 1906 году, был принципиально иным - добротным, уютным, чем-то напоминающим дом на колесах. В подлинном «столыпине» имелось два отделения - жилое, оборудованное спальными полками, столами, сиденьями, легко открывающимися окнами, чтобы проветривать помещение, добротной печью с изрядным запасом дров, достаточным для всего пути. Второе отделение предназначалось для сельхозинвентаря - сеялок, борон, плугов и домашних животных, которых крестьяне решили взять с собой. Разумеется, вагон этот был ниже классом, чем пассажирский, но куда лучше, комфортнее и удобней, чем тот, который известен нам как «теплушка».

Автозак - чудо машина.

Автозак - специальная машина-фургон, разгороженный внутри решетками плюс по бокам два т.н. "стакана" для одиночных заключенных, которых по той или иной причине нужно изолировать от общей массы. Иногда это просто женщины.
Фургоны некоторых автозаков делятся надвое перегородкой вдоль - едут две группы заключенных. Это делается для того, чтобы обезопасить конвой от раскачки автозака (это излюбленный прием). Раскачка (с последующим переворотом и падением автозака) - один из способов борьбы бесправного зека за свои малые права.